Ричард Диминг - Коп из полиции нравов [Коп из полиции нравов. Шпион поневоле. Требуется секретарша. Весьма опасная игра]

Восточный конец долины плавно поднимался на уровень основной части острова. В конце концов я понял, что при отсутствии ветра можно проскользнуть в эту щель и посадить самолет в долине. И вот теперь я намеревался это проделать. Старик назвал свой остров Платоном; видимо, он был большим сторонником этого старого мошенника. Судьба вознаграждает усердных, так что я сомневаюсь, что хоть один пилот в мире знал о моей частной посадочной полосе, предназначенной для непредвиденных обстоятельств.

Луна осветила вращающиеся лопасти пропеллера и превратила их в сверкающий белый круг. Когда образовался разрыв между облаками, я еще раз наспех определил свое положение по звездам. Мне не хотелось подходить к посадочной полосе, пока не рассветет, — и потому я лениво лавировал между островами со скоростью примерно ста узлов. Луна позволяла прекрасно видеть появляющиеся на курсе острова, это было очень удачно, так как мне следовало прокладывать свой курс, по возможности их минуя. «Чессна» не спеша двигалась вперед, как маленький черный крестик над сверкающим белым морем. Постепенно горизонт на востоке начал розоветь, и я проглотил таблетку бензедрина.

В кабине стало светлее и теперь бросалось в глаза, насколько тут все изношено. Царапины от отвертки механика на приборной доске казались свежими шрамами. Кожа обивки пересохла и сморщилась, и даже ручка управления потускнела, пластик начал трескаться, а в тех местах, где ее касалась рука пилота, остались явные потертости.

Самолет продолжал лететь на высоте сотни футов, пробираясь между островами. При таких частых переменах курса определиться было невозможно, так что мне следовало быть чертовски аккуратным. Я стал осматриваться по сторонам в поисках ориентиров и уже начал беспокоиться, так как не хотел, чтобы заметили, что я слишком долго здесь крутился.

Наконец с помощью карты удалось опознать по форме один из скалистых островков, и все остальное было уже детской игрой. Пятнадцать минут спустя я уже облетал свой остров. Овец в долине не было. Видимо, они паслись где-то в другом месте, или дед запер их на ночь. Я вернулся на пару миль назад и начал не спеша снижаться.

Остров Платон был прямо по курсу, и я уже видел вход в долину. Сдвинув сектор газа, я спустился еще ниже и убедился, что вышло шасси. Складывалось впечатление, что ветра нет, и «Чессна» мягко скользнула над низкорослым кустарником и искривленными ветром соснами. Я сбросил обороты в тот самый момент, когда трава оказалась под самым носом, и мягко покатил вперед, — посадка получилась идеальной. Один прыжок на валуне, который отшельник забыл убрать, а в остальном все прошло как в Хитроу. Поначалу не удавалось въехать под скальную стенку, но так как долина тянулась почти на полмили, меня это не очень беспокоило.

Самолет едва не уперся в домик, дверь распахнулась и старик, появившись на пороге, уставился на меня, как на архангела Гавриила. Я заглушил двигатели и, пока пропеллеры окончательно не остановились, по самолету прошла легкая дрожь. Переступая через тела пассажиров, я наконец выбрался на свежий воздух. После долгого сидения в скрюченном состоянии за приборами и рычагами управления было очень приятно разогнуться.

Когда первое удивление миновало, старик повел себя как истинный стоик — вид у него был такой, словно самолеты садятся здесь чуть ли не каждое утро. Я частично объяснил ему ситуацию, правда, не вдаваясь особенно в детали. К тому же он был почти оторван от хода истории — я не уверен, что он вообще слышал о Второй мировой войне.

Так что я сказал ему, что в самолете у меня очень плохие люди. Убийцы. Я хочу оставить их здесь, пока не свяжусь со своим начальником и не спрошу у него, что с ними делать. Здесь они останутся на день, не больше, но он должен быть очень осторожен и надежно их сторожить. Не уверен, что он понял хотя бы половину, мой греческий оставлял желать лучшего, к тому же он говорил на каком-то очень трудном диалекте. Но старик помог мне вытащить из самолета бывших солдат Айнзатц-коммандо[9], спавших как младенцы и храпевших вовсю, и затащить их в домик.

Наручники я застегнул им за спиной. Потом веревкой, которую захватил из самолета, привязал их к ввинченным глубоко в стену кольцам. Старый отшельник пользовался ими, чтобы подвешивать пучки сушеных трав или связки лука. Здесь они будут, по крайней мере днем, надежно спрятаны. Старик, как ребенок, ходил за мной по пятам, старался помочь и все время путался под ногами. Думаю, он был взбудоражен, хотя и не понимал, что происходит.

Вернувшись к самолету, я выудил из него симпатичный чемоданчик. Мне очень хотелось его открыть, найти какие-то доказательства, что Детман действительно у меня в руках, но я не решился. Детман — опытный профессионал и наверняка попытка открыть чемоданчик обычным образом превратит в пепел не только его, но и меня. Поэтому, предоставив старику заняться завтраком, я отошел с чемоданчиком подальше и спрятал его среди камней в верхней части обрыва. И очень тщательно запомнил место.

Потом мы со стариком уселись снаружи и стали наблюдать, как постепенно поднимается солнце и начинает освещать долину. Старик вскипятил кофе в большом красном эмалированном кувшине из того сорта вещей, что можно купить, изрядно поторговавшись, в лавке старьевщика. Кофе был густым, как патока, и я добавил в свою чашку немного козьего молока. Еще у него нашлись пресные лепешки, которые он время от времени пек на плоском камне, разогретом на костре.

После того как мы поели, — а я действительно был очень голоден, — угостив его сигаретой, я вошел внутрь. Предстояло заняться оружием все еще спящих немцев. У каждого из них был люгер, еще я отобрал у них длинные тонкие кинжалы и ножи с выскакивающими лезвиями, служившие дополнительным оружием. У Детмана, который явно был патриотом до мозга костей, оказался старый эсэсовский кинжал, спрятанный в ботинке; на нем еще можно было прочитать девиз «Преданность — мое достоинство», выгравированный на изъеденном ржавчиной лезвии. Еще я забрал его ключи и все их паспорта. У каждого оказалось по два паспорта, все трое были гражданами Египта, а кроме того охранники числились аргентинцами, а сам Детман имел западногерманский паспорт. Истинный сын своего отечества.

Несмотря на все события последних суток, я все еще был весьма бодр, когда распрощался со стариком. Ему я пообещал, что вернусь на следующее утро, и предупредил, чтобы он ни в коем случае не подходил слишком близко к немцам, чтобы те ему ни говорили. Фактически я посоветовал ему держаться подальше от хижины, но не уверен, что он правильно меня понял. Он просто стоял и улыбался мне из-под густых белых усов, его карие телячьи глаза были ласковыми, как у кролика, и морщинки от улыбки разбегались по дубленому солнцем лицу. Явно для него мы были кем-то вроде пришельцев с Марса.

Затем я снова забрался в «Чессну» и разложил свои карты. Проделав нехитрые вычисления, чтобы оценить, насколько мне хватит топлива, я проложил курс и начал соображать, что же с ветром. Потребовалось немалое усилие, чтобы нажать кнопку стартера, но двигатели легко завелись, что называется, с пол-оборота. Расслабившись на утреннем солнце, я посидел несколько секунд, глядя на дружелюбные маленькие циферблаты приборов. Потом развернул самолет в ту сторону, куда спускалась долина, нажав на заслонку дросселя правого двигателя и затормозив левое колесо. Взлет следовало сделать покороче, так как спуск на другом конце долины резко обрывался. Выставив максимальный шаг винтов и зажав тормоза, я запустил двигатели на полную мощность. Заклепки на крыле расплылись от вибрации и «Чессна» медленно поползла вперед. Последний взгляд, чтобы убедиться, что закрылки выпущены, быстрый взмах руки в сторону старика, весело махнувшего мне сигаретой, и я отпустил тормоза.

Затем под крылом мелькнул крутой обрыв, и узкая травянистая дорожка выбросила самолет как из трубы над нагромождением каменистых скал на откосе в конце долины. Когда я немного дал назад ручку управления, самолет легко задрал нос и начал мягко взбираться вверх над скалами. Все шло как по маслу, но я продолжал держаться над самой водой, увертываясь от островов на тот случай, если засекут меня радаром, то не смогут вычислить, откуда я вылетел. Только через тридцать миль я начал плавный набор высоты, взобрался на восемь тысяч футов, переключился на автопилот и вытянул ноги. У меня не хватило бы топлива долететь до Кипра, но я мог сесть на греческий аэродром компании «Интернэшнл Чартер» — один из тех, о которых я упоминал и где власти столь доброжелательны.

Чувствуя, как меня все сильнее клонит ко сну, я старался бодрствовать, разглядывая небо и изучая показания каждого прибора. Небольшая неприятность, естественно не слишком опасная, не помешала бы, слишком уж этот прямолинейный полет действовал на меня усыпляюще. Я нашел греческую радиостанцию, но их представления о том, что собою представляет народная музыка, не имели ничего общего с тем, что могло меня взбодрить. В одиннадцать часов удалось поймать работавший на острове радиомаяк, один из тех, которыми пользовались пилоты афинских рейсов, а вскоре после этого показался и материк.